Но и сюрпризы следовали один за другим. Строптивые югославы вдруг согласились на цифры репараций с Италии, которые были ниже тех, за которые для них неделями бился Молотов. В связи с исками Морфлота в американские и английские суды о возвращении СССР кораблей прибалтийских республик последовало заявление Ачесона о том, что включение Латвии в Советский Союз «не признается правительством Соединенных Штатов», и Бевина, заявившего, что «Эстония вошла в состав СССР де-факто, но не де-юре»[957].

17 ноября Молотов пишет Полине: «Здесь развернулась борьба по широкому фронту, и мы живем в постоянном напряжении: не упустить бы чего-нибудь, не усилить ли наше наступление где-либо и т. д. В общем, пока дело шло в нашу пользу… Без преувеличения, мы — в центре внимания здешней политической жизни и заставляем с собой считаться все больше, так как за нашей спиной могучий Советский Союз с растущим политическим весом и моральной силой среди народов. На днях три министра (Бирнс, Бевин и я) были в театре на опере “Свадьба Фигаро” в одной ложе, но и здесь, среди буржуазной публики, я был в центре внимания, другими министрами мало интересовались… Наших людей слушают с большим вниманием и, даже не принимая наших предложений, считаются с ними. Никогда раньше с такой широкой и активной программой СССР не выступал на внешнеполитической арене. Это и держит меня и других в постоянном напряжении, не говоря уже о том, что приходится все время устраивать совещания, вырабатывать проекты и т. д. Вот уже третью неделю заседает параллельно Ассамблея Совета министров иностранных дел, где также идет важная борьба — заключительный этап! — по мирным договорам, причем я надеюсь, что удастся добиться неплохих итогов, что потребует, естественно, и некоторых компромиссов. Москва хорошо поддерживает нашу работу и поощряет ее.

Живу я хорошо по всем условиям работы — на даче (час езды от Нью-Йорка, куда почти ежедневно выезжаю на заседания). Здоров, работаю интенсивно. Читать успеваю почти только то, что политически необходимо для работы…»[958]

Работа СМИД меж тем застопорилась, поскольку югославы, а с ними и Молотов, продолжали борьбу за Триест. Когда Бирнс спросил, сколько у него еще поправок, Молотов ответил, что целый ящик. Поправок хватило на десять дней обсуждения, после чего Молотов постарался увязать некоторые из них с другими вопросами. Бевин обвинил его в том, что он занимается продажей лошадей. Молотов возразил, что никогда не знал, как это делается.

— Я получил бы золотую медаль, если бы нашел столь искусного торговца лошадьми, как вы, — подхватил Бирнс.

— Я только учусь, — скромно заметил Молотов.

— Спаси нас Боже, когда вы научитесь! — воскликнул Бевин[959].

Сталин, увидевший пределы возможного, 26 ноября писал: «Советую пойти на все возможные уступки Бирнсу для того, чтобы кончить, наконец, с договорами». Молотову, полагаю, переговоры наскучили еще больше: «Именно на этот путь решительной расшивки всех спорных пунктов мы стали». Уступки с нашей стороны касались статуса Триеста. Но при этом Молотов все-таки выторговал 100 миллионов долларов репараций с Италии для СССР, дополнительные 5 миллионов — для Югославии и еще 5 — для Албании.

Далее развернулся торг по итальянскому флоту, который был разделен на три части. «СССР больше всего интересовал самый большой и современный линкор “Витторио Венето”, входивший в группу “С”. Молотов боролся: “Видно, что не хотят давать Советскому Союзу современный линкор. Буду настаивать на жеребьевке”»[960]. Но этот хитрый ход не прошел, Москве пришлось довольствоваться группой «В», а линкор достался англичанам, официально — за наибольший вклад в победу над Италией. Под занавес сессии СМИД 6 декабря Молотов попытался в беседе с Бирнсом еще раз добиться корректировки итало-югославской границы в пользу Белграда.

— Югославское правительство в большом долгу у вас за то время, умение и хлопоты, которые были вами употреблены в деле защиты интересов Югославии, — заметил Бирнс. — Не похожи ли югославы на людей, которые стремятся получить невозможное?[961]

Полагаю, Молотов в душе с этим был согласен.

…«Полинька, любимая моя! О том, что ты больна, я узнал только в последние дни. Теперь у меня одно желание — вырваться из проклятого Нью-Йорка и быть с тобой. Я сделаю это, не забывая об интересах порученного мне дела. Я хочу видеть тебя как можно скорей и влить в твою душу, во все твое столь дорогое мне существо уверенность в силах по преодолению болезни»[962].

…В первой декаде декабря сессия СМИД завершила работу над мирными договорами с Болгарией, Румынией, Венгрией, Финляндией и Италией. «Согласование мирных договоров при всей их компромиссности явилось немалым достижением советской дипломатии, в чем была и личная заслуга Молотова»[963], — отмечает Печатнов. Италия передавала Югославии часть Юлийской Крайны, полуостров Йстрию, город Фиуме и ряд небольших островов. Мирный договор с Румынией закреплял передачу Советскому Союзу Бессарабии и Северной Буковины, а Болгарии — Южной Добруджи. Мирный договор с Финляндией подтверждал установленную в марте 1940 года границу, СССР возвращалась область Печенеги (Петсамо), передавался в аренду район Порккала-Удд, что создало общую границу с Норвегией. Прорыв в Средиземноморье не удался[964].

Докладывая 13 декабря Сталину об итогах, Молотов резюмировал: «Короче говоря, мирные договоры для нас приемлемы во всех существенных пунктах и находятся в соответствии с установками, которые имела делегация (кроме “французской линии” границы и группы “Б” по флоту)». А совпослам Молотов написал: «Подготовка проектов мирных договоров с Италией, Румынией, Болгарией, Венгрией и Финляндией заняла больше года, сопровождалась упорной борьбой, в которой мы отстояли свои принципиальные позиции и защитили свои интересы и интересы дружественных нам государств»[965].

Приближалась к концу и сессия Генеральной Ассамблеи. 13 декабря Молотов произнес свою заключительную речь на пленарном заседании в поддержку резолюции о всеобщем сокращении вооружений, против которой не осмелился возразить никто.

— Решение по такому важному и сложному вопросу, как всеобщее сокращение вооружений, могло быть принято единогласно только потому, что мы все признали этот вопрос своевременным, актуальным[966].

Покидали США 14 декабря 1946 года на том же пароходе — «Куин Элизабет». Всё те же толпы репортеров, рукоплескания провожающих и пассажиров корабля. Много месяцев газеты всего мира, включая и советские, были заполнены репортажами из Парижа и Нью-Йорка и выступлениями Молотова. Его фотографии не сходили с обложек ведущих западных журналов и с первых полос газет. Его усилия были повсеместно расценены как большой успех советской дипломатии. Полагаю, это явилось не последней причиной очередного разноса, который устроил ему Сталин, создав для этого подходящий повод.

Шли выборы в